О, детка, почему ты не берешь трубку? (Chamade Guerlain edP, совр.)

В страшный душный майский вечер на самом краю города Москвы наконец полыхнула по краю неба молния, контуром напомнившая голую осеннюю ветвь, и спустя час все уже было кончено. Плыли, покачиваясь гордо, как фрегаты, по новообразовавшимся мутным лужам неопределенные бумажки, прибитая к земле молодая травка упрямо расправляла свои многочисленные вертикальные отростки. Гроза медленно шла на центр, но тамошним людям было все равно. Тамошние люди не знают забот, они пьют сухое игристое вино, клокочущее в горле, как любовный хрип, заедают влажным пекорино и с интересом глядят с безопасной крытой веранды на истерические небесные всполохи.

Она должна  была быть  затянута в  чёрное платье-футляр из декадентского бархата, но вместо – сложно скроенная синтетическая юбка и тонкая, будто лепесток, маечка. Шею должно было бы охватывать крупножемчужное ожерелье – но нет, оправленный в серебро безвестный камень болтается как маятник туда-сюда.  Обошлось и без красной помады: что-то, конечно, украшало этот безмятежный смеющийся рот, вот только стерлось, съелось и скурилось за долгий пятничный вечер. Это могло быть божество, Нут, Бабалон, Фрейя, но нет – просто женщина неопределенной профессии, кто их разберет – то ли дизайнер, то ли PR. Как и краска с  губ, стерся, размылся, ушёл в никуда тонкий тревожный аромат гиацинта  и разомлевших  в вечерней влаге листьев, старинной пудры в антикварной банке, прохладных женских плеч и постгреховного  равнодушия. Омыто тело под мягкими струями водопровода, вот-вот омоет душу уже близкая гроза. Плененные – всегда обуза.

А где-то далеко, на самом краю Москвы, уткнувшись лицом в пропахшую вчерашними духами подушку, еле слышно стонет в телефон отчаянный и злой шепот.

Chamade Guerlain: год запуска – 1969, парфюмер – Jean Paul Guerlain.

Два лета (Eau du Soir Sisley)

Одно лето уже ушло в прошлое так глубоко, что устарело даже само воспоминание о нем. Черно-белое поле  с огромными шахматными фигурами, даже если сильно упереться ладошками в бок одной из них – только разве что раскачаешь и тут же взлетишь наверх, ощущая подмышками горячие и большие руки. Так-то лучше. Отсюда видно все. Взрослые не играют в большие куклы – они передвигают их по полю с непонятной скучной логикой. Вместо того, чтобы сесть на коня и скакать на нем, как и полагается поступать с конем, мужчина обнимает его и переставляет  прямо, а потом немного  в бок. Из-за множества дырочек в шляпе, солнце попадает на его лицо в виде маленьких ярких пятнышек, и это смешно. С моря дует ветер, задевая растущие по периметру шахматного поля кусты, и приносит  запах их мелких белых цветов, настолько злой и сильный, что хочется плакать, слезы кататься по щекам, отдыхающие на шахматном поле оборачиваются на крик и почему-то улыбаются, складывают пальцы в «козу» и говорят: «нунуну». Тут подходит мама, и отец снимает ребенка с плеч. От мамы пахнет мамой. Когда спустя несколько лет девочка научится читать, она прочитает название на пустом давно флаконе, который отдан ей в игру, странное колючее  слово – «Сардоникс».                                                                            
Второе лето только на пути в небытие. От неожиданно сильной даже для этих мест жары кипарисы желтеют и теряют иглы: ими усеяны все ступени длинной белокаменной лестницы со скульптурными львами по бокам. С цитрусовой аллеи несется запах перегретой на солнце апельсиновой кожуры. После моря лениво и долго нужно подниматься обратно наверх, босоножки трепещут и болтаются в руках, мокрые ступни покалывают мягкие кипарисовые иглы. Еще не больно, но уже и не щекотно. Солнце стремительно катится  за горизонт, непросохшие после душа волосы рассыпаны по плечам, в зеркале белое платье сливается со стенами номера, загорелые лицо и руки  живут сами по себе, как будто разыгрывают пантомиму для невидимой публики. На террасе происходит своя тихая жизнь: фантазийными силуэтами падает вечерний свет сквозь резные фигуры балясин на шахматный пол. Из ресторана пахнет рыбой: повар в белом колпаке переворачивает перламутровые тельца на раскаленной решетке. Вокруг столпились люди с тарелками в руках. Но в баре пока пусто. «Un Gin Fizz, per favore». Рядом на высокий барный стул с трудом усаживается очень старая женщина, немка или австриячка. Медленно, тонкой струйкой в ноздри заползает аромат ее духов. По-нарастающей колотится сердце, лицо опускается в ладони: очень хочется плакать.

Eau du Soir Sisley: год запуска – 1999, парфюмеры – Jeannine Mongin, Hubert d'Ornano и Isabelle d'Ornano.