Одно лето уже ушло в прошлое так глубоко, что
устарело даже само воспоминание о нем. Черно-белое поле с огромными шахматными фигурами, даже если
сильно упереться ладошками в бок одной из них – только разве что раскачаешь и
тут же взлетишь наверх, ощущая подмышками горячие и большие руки. Так-то лучше.
Отсюда видно все. Взрослые не играют в большие куклы – они передвигают их по
полю с непонятной скучной логикой. Вместо того, чтобы сесть на коня и скакать
на нем, как и полагается поступать с конем, мужчина обнимает его и
переставляет прямо, а потом немного в бок. Из-за множества дырочек в шляпе,
солнце попадает на его лицо в виде маленьких ярких пятнышек, и это смешно. С
моря дует ветер, задевая растущие по периметру шахматного поля кусты, и
приносит запах их мелких белых цветов,
настолько злой и сильный, что хочется плакать, слезы кататься по щекам,
отдыхающие на шахматном поле оборачиваются на крик и почему-то улыбаются,
складывают пальцы в «козу» и говорят: «нунуну». Тут подходит мама, и отец
снимает ребенка с плеч. От мамы пахнет мамой. Когда спустя несколько лет
девочка научится читать, она прочитает название на пустом давно флаконе,
который отдан ей в игру, странное колючее
слово – «Сардоникс».
Второе лето только на пути в небытие. От неожиданно сильной даже для этих мест жары кипарисы желтеют и теряют иглы: ими усеяны все ступени длинной белокаменной лестницы со скульптурными львами по бокам. С цитрусовой аллеи несется запах перегретой на солнце апельсиновой кожуры. После моря лениво и долго нужно подниматься обратно наверх, босоножки трепещут и болтаются в руках, мокрые ступни покалывают мягкие кипарисовые иглы. Еще не больно, но уже и не щекотно. Солнце стремительно катится за горизонт, непросохшие после душа волосы рассыпаны по плечам, в зеркале белое платье сливается со стенами номера, загорелые лицо и руки живут сами по себе, как будто разыгрывают пантомиму для невидимой публики. На террасе происходит своя тихая жизнь: фантазийными силуэтами падает вечерний свет сквозь резные фигуры балясин на шахматный пол. Из ресторана пахнет рыбой: повар в белом колпаке переворачивает перламутровые тельца на раскаленной решетке. Вокруг столпились люди с тарелками в руках. Но в баре пока пусто. «Un Gin Fizz, per favore». Рядом на высокий барный стул с трудом усаживается очень старая женщина, немка или австриячка. Медленно, тонкой струйкой в ноздри заползает аромат ее духов. По-нарастающей колотится сердце, лицо опускается в ладони: очень хочется плакать.
Eau du Soir Sisley: год запуска – 1999, парфюмеры – Jeannine Mongin, Hubert d'Ornano и Isabelle d'Ornano.
Второе лето только на пути в небытие. От неожиданно сильной даже для этих мест жары кипарисы желтеют и теряют иглы: ими усеяны все ступени длинной белокаменной лестницы со скульптурными львами по бокам. С цитрусовой аллеи несется запах перегретой на солнце апельсиновой кожуры. После моря лениво и долго нужно подниматься обратно наверх, босоножки трепещут и болтаются в руках, мокрые ступни покалывают мягкие кипарисовые иглы. Еще не больно, но уже и не щекотно. Солнце стремительно катится за горизонт, непросохшие после душа волосы рассыпаны по плечам, в зеркале белое платье сливается со стенами номера, загорелые лицо и руки живут сами по себе, как будто разыгрывают пантомиму для невидимой публики. На террасе происходит своя тихая жизнь: фантазийными силуэтами падает вечерний свет сквозь резные фигуры балясин на шахматный пол. Из ресторана пахнет рыбой: повар в белом колпаке переворачивает перламутровые тельца на раскаленной решетке. Вокруг столпились люди с тарелками в руках. Но в баре пока пусто. «Un Gin Fizz, per favore». Рядом на высокий барный стул с трудом усаживается очень старая женщина, немка или австриячка. Медленно, тонкой струйкой в ноздри заползает аромат ее духов. По-нарастающей колотится сердце, лицо опускается в ладони: очень хочется плакать.
Eau du Soir Sisley: год запуска – 1999, парфюмеры – Jeannine Mongin, Hubert d'Ornano и Isabelle d'Ornano.
Комментариев нет:
Отправить комментарий
(без ненормативной лексики и спама)